Неточные совпадения
Безграничная
свобода оборачивается безграничным рабством,
вечное странничество —
вечным застоем, потому что мужественная
свобода не овладевает женственной национальной стихией в России изнутри, из глубины.
Обнаруживается несостоятельность таких рациональных утопий, как
вечный мир в этом злом природном мире, как безгосударственная анархическая
свобода в этом мире необходимости, как всемирное социальное братство и равенство в этом мире раздора и вражды.
Меня будет сейчас интересовать совсем не политическая злоба дня, а
вечный вопрос о справедливости и
свободе.
Только тот достигает
свободы духа, кто покупает ее дорогой ценой бесстрашного и страдальческого развития, мукой прохождения через дробление и расщепление организма, который казался
вечным и таким уютно-отрадным.
Если нет Бога, то есть если нет высшей сферы
свободы,
вечной и подлинной жизни, нет избавления от необходимости мира, то нельзя дорожить миром и тленной жизнью в нем.
Остается
вечной истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою
свободу и независимость от власти природы и общества, если есть Бог и Богочеловечество.
Диалектика гуманизма раскрывается, как судьба человека на
свободе, выпавшего из миропорядка, который представлялся
вечным.
И христианская история есть вместе с тем
вечный соблазн проникновения и внедрения порядка законнической необходимости в порядок благодатной
свободы, соблазн смешения.
Человек должен стать внутренне свободным, достойным
свободы и
вечной жизни, действительно перестать быть рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознать свой грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.
Взаимопроникновение и смешение благодатного и свободного порядка церкви с принудительным и законническим порядком государства в истории есть не только победа благодати и
свободы над принуждением и законом, но и
вечная угроза возобладания принуждения и закона над
свободой и благодатью.
Творение, в силу присущей ему
свободы,
свободы избрания пути, отпало от Творца, от абсолютного источника бытия и пошло путем природным, натуральным; оно распалось на части, и все части попали в рабство друг к другу, подчинились закону тления, так как источник
вечной жизни отдалился и потерялся.
Прекрасные мечты!
Но их достанет на пять дней.
Не век же вам грустить?
Поверьте совести моей,
Захочется вам жить.
Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,
Нужда и
вечный гнет,
А там балы, блестящий двор,
Свобода и почет.
Как знать? Быть может, бог судил…
Понравится другой,
Закон вас права не лишил…
Камергерша Мерева была твердо уверена, что
вечное признание за крестьянами прав личной
свободы дело решительно невозможное, и постоянно выискивала везде слухов, благоприятствующих ее надеждам и ожиданиям.
Как в ясной лазури затихшего моря
Вся слава небес отражается,
Так в свете от страсти свободного духа
Нам
вечное благо является.
Но глубь недвижимая в мощном просторе
Все та же, что в бурном волнении.
Дух ясен и светел в свободном покое,
Но тот же и в страстном хотении.
Свобода, неволя, покой и волненье
Проходят и снова являются,
А он все один, и в стихийном стремленьи
Лишь сила его открывается.
Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а в том, что он может, признавая открывшуюся ему истину и исповедуя ее, сделаться свободным и радостным делателем
вечного и бесконечного дела, совершаемого богом или жизнью мира, и может, не признавая эту истину, сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти.
Дергальский отставлен и сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен на
свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе с прокурором на небо по лестнице, которую видел во сне Иаков, и держал там дебаты о беззаконности наказаний, в чем и духи и прокурор пришли к полному соглашению; но как господину прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что о невменяемости с ним говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье, говорить о возмутительности
вечных наказаний за гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару на земле.
Мне ли, страстному поклоннику
вечных красот природы и моего чудного, родимого края,
свободы его полей и лесов, его роскошного простора и приволья, мне ли, безумному охотнику, грустить, расставаясь с неволей и шумом городской жизни, с пыльной и душной Москвой?
Сашка сам, без приглашения, играл им «Rule Britannia» [«Правь, Британия» (англ.).]. Должно быть, сознание того, что они сейчас находятся в стране, отягощенной
вечным рабством, придавало особенно гордую торжественность этому гимну английской
свободы. И когда они пели, стоя, с обнаженными головами, последние великолепные слова...
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край
свободы,
И вы, престолы
вечные природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
Это в нем, видимо, начинал говорить инстинкт бродяги, чувство
вечного стремления к
свободе, на которую было сделано покушение.
В наше время уже всякий понимает, что абсолютная
свобода воли для человека не существует, и что он, как все предметы природы, находится в зависимости от её
вечных законов.
Клянись быть
вечным врагом неприятелей
свободы новогородской, клянись умереть защитницею прав ее!
И вы, вы все, которым столько раз
Я подносил приятельскую чашу, —
Какая буря в даль умчала вас?
Какая цель убила юность вашу?
Я здесь один. Святой огонь погас
На алтаре моем. Желанье славы,
Как призрак, разлетелося. Вы правы:
Я не рожден для дружбы и пиров…
Я в мыслях
вечный странник, сын дубров,
Ущелий и
свободы, и, не зная
Гнезда, живу, как птичка кочевая.
(Читает.) «Пора, наконец, снова возвестить о тех великих,
вечных идеалах человечества, о тех бессмертных принципах
свободы, которые были руководящими звездами наших отцов и которым мы изменили, к несчастью».
Быть счастливым, иметь жизнь
вечную, быть в боге, быть спасенным — всё это одно и то же: это — решение задачи жизни. И благо это растет, человек чувствует всё более сильное и глубокое овладевание небесной радостью. И благу этому нет границ, потому что благо это есть
свобода, всемогущество, полное удовлетворение всех желаний.
Вы падете — мы запишем на
вечную память всему миру ваши громкие имена в наши святые мартирологи, мы вплетем их в славный венец наших мучеников
свободы.
«Законы природы», идея о все общей мировой детерминированности, о каком-то perpetuum mobile [
Вечный двигатель (лат.).] есть необходимое вспомогательное орудие познания, его прагматические костыли, опираясь на них человек расширяет свою мощь и положительную
свободу.
Для веры и не должно быть понятного до конца, вера есть дитя тайны, подвиг любви и
свободы, она не должна убояться рассудочного абсурда, ибо здесь открывается
вечная жизнь, безбрежность Божества.
В
вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою
свободы (опять и
свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского начала, причем каждое начало по-своему индивидуализирует бытие.
Если Слово Божие и говорит о «
вечных мучениях», наряду с «
вечной жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в природе мира, и адских мук, порождения силы зла, небытия, субъективности, тварной
свободы.
Ответ: в сей
свободе состоят сии три в своей собственной
вечной единице, простоте и чистом божестве, свободны от всех (иных) существ.
В
вечной же основе тварности самого различия между
свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него
свобода существует только для ноумена и ее в мире опыта нет, а всецело царит необходимость; по нашему же пониманию,
свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
— Не знаю. Я бы все сказал, но не знаю. Все, что знаю, я сказал, больше ничего не знаю. Но обвенчайте нас, и я хоть сейчас дам подписку, что добровольно обрекаю себя на
вечное заключение в этой крепости, если по каким-либо высшим соображениям нельзя даровать ей
свободу. Я готов все принести в жертву для нее, только не разлучайте нас.
Она имеет положительное значение, когда
вечными началами признается
свобода, справедливость, братство людей, высшая ценность человеческой личности, которую нельзя превращать в средство, и имеет отрицательное значение, когда такими началами признаются относительные исторические, социальные и политические формы, когда эти относительные формы абсолютизируются, когда исторические тела, представляющиеся «органическими», получают санкцию священных, например монархия или известная форма собственности.
Но, с другой стороны, демократия означает самоуправление человека, права человека и гражданина,
свободы человека, и в этом смысле она имеет
вечное значение.
Красота есть прорыв, она дается духовной борьбой, но это прорыв не к
вечному, неподвижному миру идей, а к миру преображенному, который достигается человеческим творчеством, к миру небывшему, не к «бытию», а к
свободе.
Без этой
свободы была бы
вечная целостная райская жизнь, ничем не омраченная.
Но новым и
вечным является стремление к
свободе, состраданию и творчеству.
Государство не есть благодатное царство любви и лишь отчасти связано со
свободой и правом, имея
вечную тенденцию к их нарушению.
Учение о
свободе воли было создано для того, чтобы найти виновника, чтобы было на кого возложить ответственность и оправдать наказание в жизни временной и жизни
вечной.
Чистая трагедия возникает, когда люди совершенно свободны и когда происходит столкновение ценностей — ценности любви с ценностью
свободы, или творческого призвания, или высшей ценности любви к Богу и божественному совершенству, когда приходится бороться за
вечный богоподобный образ человека, с которым любовь связана, но с которым она может и вступить в конфликт.
Система мысли, для которой все детерминировано
вечным бытием, все из него вытекает, есть неизбежно статическая система, для нее непонятны
свобода, изменение, новизна, творчество, как непонятно и зло.
Гегель знал, что
свобода значит «быть у себя», а дух есть
вечное возвращение к себе.
Вечное требование доказательств — требование пониженного духовного общения, внутренней разобщенности, при которой все ощущается как необходимость, а не как
свобода.
Само же Евангелие проповедует
свободу от
вечной заботы об устроении жизни.
Свобода духа начинает идеологически отрицаться, как ставшая недоступной для ума, оторвавшегося от
вечного Смысла.
Вскоре приговор трем последним был заменен
вечным заключением; наконец дарована им
свобода.
Положительная, зрелая, творческая
свобода не может иметь этих
вечных страхов и не может так интересоваться этими размежеваниями, ибо связана с органическим строем космоса.
[ «
Свобода вкоренена во Тьме, и в своем темном желании, как и в светлом желании, она связана с
вечной волей Тьмы; и Тьма связана со Светом
свободы и не может ничего достичь, когда обращается к желанию самому по себе и действует как Тьма в самой себе; из этих двух, как и из темного ощущения, а также и из Света, т. е. свободного желания, исходящего из ощущения, возникнет в ощущении молния как первоогонь: тогда
Свобода раскроется в ощущении, но ощущение постигает ее через страх, поскольку видна она лишь как молния; и так как
Свобода непостижима и словно бы Ничто, и к тому же есть вне и до всякого ощущения, и не имеет основы, то не может ее ощущение ни постичь, ни удержать и лишь покоряется оно
Свободе, и
Свобода соединяет свою темную самость и Сущность и правит с воспринятым беспокойством во Тьме, во Тьме непостижимой» (нем.).]].
Именно Достоевский много дает для христианства будущего, для торжества
вечного Евангелия, религии
свободы и любви.